Неточные совпадения
— Ваша жена… черт… Если я сидел и
говорил теперь
с вами, то единственно
с целью разъяснить это гнусное дело, —
с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал
барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Хотя у нас еще не успел пробудиться аппетит, однако ж мы
с бароном Крюднером отправились «посмотреть, что едят», как он
говорил.
«Напрасно мы не закусили здесь! —
говорил барон, — ведь
с нами есть мясо, куры…» Но мы уже ехали дальше.
Пока мы
говорили с ним,
барон исчез.
Мы, не зная, каково это блюдо, брали доверчиво в рот; но тогда начинались различные затруднения: один останавливался и недоумевал, как поступить
с тем, что у него во рту; иной, проглотив вдруг, делал гримасу, как будто
говорил по-английски; другой поспешно проглатывал и метался запивать, а некоторые, в том числе и
барон, мужественно покорились своей участи.
Поэтому мне очень интересно взглянуть на русский тип», —
говорил он, поглядывая
с величайшим вниманием на
барона Крюднера, на нашего доктора Вейриха и на Посьета: а они все трое были не русского происхождения.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не
говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца,
говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную
с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш
барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Барон вам кланяется, он попрежнему ходит и занимается мимикой. Не успели еще
с ним
поговорить особняком, все встречались в публике. Сын его славный человек — это общий голос.
— Замечательная собака! —
говорил Лаптев, лаская своего пойнтера. — Какую стойку делает! Раз выдержала дупеля час
с четвертью. Таких собак только две по всей России: у меня и у
барона N.
Барон Пест тоже пришел на бульвар. Он рассказывал, что был на перемирьи и
говорил с французскими офицерами, как-будто бы один французский офицер сказал ему: «S’il n’avait pas fait clair encore pendant une demi heure, les embuscades auraient été reprises», [Если бы еще полчаса было темно, ложементы были бы вторично взяты,] и как он отвечал ему: «Monsieur! Je ne dit pas non, pour ne pas vous donner un dementi», [Я не
говорю нет, только чтобы вам не противоречить,] и как это хорошо он сказал и т. д.
Князь Гальцин, подполковник Нефердов, юнкер
барон Пест, который встретил их на бульваре, и Праскухин, которого никто не звал,
с которым никто не
говорил, но который не отставал от них, все
с бульвара пошли пить чай к Калугину.
Барон З. в это время беспрестанно подходил ко всем гостям, которые собрались в гостиной, глядя на суповую чашу, и
с неизменно серьезным лицом
говорил всем почти одно и то же: «Давайте, господа, выпьемте все по-студенчески круговую, брудершафт, а то у нас совсем нет товарищества в нашем курсе.
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе
с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал
с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно,
говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса,
барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
— Очень жалкий человек, —
говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским. — Был у него какой-то роман
с довольно простой девушкой, он схоронил ее и вот никак не утешится.
— Мы хоть здесь
с ней простимся! —
говорила она,
с усилием поднимаясь на лестницу и слегка при этом поддерживаемая
бароном под руку. — Я вчера к ней заезжала, сказали: «дома нет», а я непременно хочу
с ней проститься!
— Говорят-с! — отвечал
барон, пожимая плечами. — В клубе один старичок, весьма почтенной наружности, во всеуслышание и
с достоверностью рассказывал, что он сам был на обеде у отца Оглоблина, который тот давал для молодых и при этом он пояснил даже, что сначала отец был очень сердит на сына за этот брак, но что потом простил его…
— Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! — восклицал
барон. — Какая грань, какая вода отличная! — продолжал он
с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может быть, даже кровь сказывалась, так как предание
говорило, что не дальше как дед родной
барона был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
— Не комплименты, не комплименты желаю вам
говорить, — подхватил
барон, — а позволяю себе прямо предложить вам быть главной начальницей моего заведения; содержание по этой службе: квартира очень приличная, отопление, освещение, стол, если вы пожелаете его иметь, вместе
с детьми, и, наконец, тысяча двести рублей жалованья.
— Но правда ли это, нет ли тут какой-нибудь ошибки, не другая ли какая-нибудь это Жиглинская? — спросила княгиня, делая вместе
с тем знак
барону, чтобы он прекратил этот разговор: она очень хорошо заметила, что взгляд князя делался все более и более каким-то мутным и устрашенным; чуткое чувство женщины
говорило ей, что муж до сих пор еще любил Елену и что ему тяжело было выслушать подобное известие.
В Петербурге смерть Михайла Борисовича, не
говоря уже о Марье Васильевне,
с которой
с самой сделался от испуга удар, разумеется, больше всех поразила
барона Мингера.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью,
с тою только разницею, что
барон всякий раз, как оставался
с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но князь никогда почти ни о чем
с ней не
говорил и только слушал ее игру на фортепьянах
с понуренной головой и вздыхал при этом; зато князь очень много
говорил о своей страсти к Элизе
барону, и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Словом, рассудок очень ясно
говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории
с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Раз, часу в первом дня, Анна Юрьевна сидела в своем будуаре почти в костюме молодой: на ней был голубой капот, маленький утренний чепчик; лицо ее было явно набелено и подрумянено. Анна Юрьевна, впрочем, и сама не скрывала этого и во всеуслышание
говорила, что если бы не было на свете куаферов и косметиков, то женщинам ее лет на божий свет нельзя было бы показываться.
Барон тоже сидел
с ней; он был в совершенно домашнем костюме, без галстука, в туфлях вместо сапог и в серой,
с красными оторочками, жакетке.
Княгиня опять, как и
барону, сделала Елпидифору Мартынычу знак, чтоб он перестал об этом
говорить, и тот замолчал было; но князь, в продолжение всего рассказа Елпидифора Мартыныча то красневший, то бледневший в лице, сам
с ним возобновил этот разговор.
Пока происходил этот разговор, Марья Васильевна, видя, что
барон, начав
говорить с Михайлом Борисовичем, как бы случайно встал перед ним на ноги, воспользовалась этим и села рядом
с племянником.
— Ее, кажется, зовут Полиною? Charmante реrsonne!.. [Прелестное создание!.. (франц.)] О чем мы
с вами
говорили,
барон? — продолжала Радугина. — Ах, да!.. Знаете ли, mon cousin, что вы очень кстати приехали? Мне нужна ваша помощь. Представьте себе! Monsier le baron [Господин
барон (франц.)] уверяет меня, что мы должны желать, чтоб Наполеон пришел к нам в Россию. Боже мой! как это страшно! Скажите, неужели мы в самом деле должны желать этого?
— О
бароне? Он хороший человек,
с добрым сердцем, и знающий… но в нем нет характера… и он весь свой век останется полуученым, полусветским человеком, то есть дилетантом, то есть,
говоря без обиняков, — ничем… А жаль!
— Да, статью, — отвечала
с преувеличенною небрежностью Дарья Михайловна, — об отношениях торговли к промышленности в России… Но не бойтесь: мы ее здесь читать не станем… я вас не за тем позвала. Le baron est aussi aimable que savant. [
Барон столь же любезен, сколь и учен (фр.).] И так хорошо
говорит по-русски! C’est un vrai torrent… il vous entraine. [Это настоящий поток… он так и увлекает вас (фр.).]
— А! у доктора… Его хвалят. Он,
говорят, свое дело разумеет. А
с бароном вы давно знакомы?
Соленый.
Говорят, стихает. Нет, мне положительно странно, почему это
барону можно, а мне нельзя? (Вынимает флакон
с духами и прыскается.)
Я против вас,
барон, никогда ничего не имел. Но у меня характер Лермонтова. (Тихо.) Я даже немножко похож на Лермонтова… как
говорят… (Достает из кармана флакон
с духами и льет на руки.)
— Ведь ты меня любишь, любишь? —
говорила она, — ведь ты, ведь ты… за меня
с бароном драться хотел!
Я объяснил, что так как
барон обратился к генералу
с жалобою на меня, точно на генеральского слугу, то, во-первых, — лишил меня этим места, а во-вторых, третировал меня, как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и
с которым не стоит и
говорить.
— Честь имею представить вам господина
барона, —
говорил Масуров. — Прошу покорнейше к столу. Я надеюсь, что ваше баронство не откажет нам в чести выпить
с нами чашку чаю. Милости прошу. Чаю нам, Лиза, самого сладкого, как, например, поцелуй любви! Что, важно сказано? Эх, черт возьми! Я когда-то ведь стихи писал. Помнишь, Лиза, как ты еще была невестой, я к тебе акростих написал...
После этого происшествия у гроба я не спал целую ночь, и
с этого случая меня не оставляло чувство необъяснимой и страшной тревоги. Бабушка была схоронена, а я, по приглашению баронессы и по совету
барона Андрея Васильевича, перешел жить во флигель старушки.
Барон говорил...
— Нет, не шучу; но, впрочем, Нордштрем хотел свести
барона с каким-то пастором, который одну ночь
говорит во сне по-еврейски, а другую — по-гречески.
— Вообще я уверен, что все это пустяки, — авторитетно продолжал
барон, — эти господа не умеют
говорить с народом; я поеду туда… я покажу им… Помилуйте, как
с какими-нибудь мужиками не управиться!.. ха, ха, ха!..
Сам Непомук никакого мнения не выразил, но Шписс вместе
с прелестным Анатолем помчались по всему городу и потом в клуб рассказывать интересные новости о том, как они обедали нынче у губернатора вместе
с бароном Икс-фон-Саксеном, и что при этом
говорил барон, и что они ему
говорили, и как он отправился в Пчелиху самолично укрощать крестьянское восстание, и что вообще
барон — это un charmant homme [Очаровательный человек (фр.).], и что они от него в восторге.
Черненький Шписс поспевал решительно повсюду: и насчет музыкантов, и насчет прислуги, и насчет поправки какой-нибудь свечи или розетки, и насчет стремительного поднятия носового платка, уроненного губернаторшей; он и старичков рассаживает за зеленые столы, он и стакан лимонада несет на подносике графине де-Монтеспан, он и полькирует
с madame Пруцко, и вальсирует со старшею невестой неневестною, и
говорит почтительные, но приятные любезности
барону Икс-фон-Саксену; словом, Шписс везде и повсюду, и как всегда — вполне незаменимый, вполне необходимый Шписс, и все
говорят про него: «Ах, какой он милый! какой он прелестный!» И Шписс доволен и счастлив, и Непомук тоже доволен, имея такого чиновника по особым поручениям, и решает про себя, что Шписса опять-таки необходимо нужно представить к следующей награде.
С каждым поездом любовнице привозились подарки, которые поражали своею роскошью и слишком красноречиво
говорили о безумстве
барона.
— Ну, вот! Понимаю теперь, про кого вы
говорили…Мне нет надобности оправдываться перед вами,
барон, но ради…ради удовлетворения нашего обоюдного чувства справедливости…Я его ударила за дело. Меня, по милости его, сбросила
с седла лошадь…Я чуть не сломала себе ногу. И потом…он позволил себе смеяться…
Он — длинный-предлинный. По-французски
говорит преуморительно. Как есть курляндский
барон. Танцевать
с ним очень удобно. Напрасно Домбрович беспокоился. Этот Вальденштуббе всегда питал ко мне великое уважение. Когда посадит на место, отвесит каждый раз низкий, пренизкий поклон. По части разговоров сей корнет больше мне все предлагает свои услуги в верховой езде.
— Я уже раз
говорила тебе, что этой свадьбы не будет, значит и не будет! — раздраженно отвечала она, идя навстречу входившим на террасу княгини
с бароном и баронессой Фальк.
Нечего и
говорить, что они все были в пользу Гиршфельда. Они вместе
с князем Шестовым даже, что называется, переусердствовали. Князь прямо заявил, что он считает Николая Леопольдовича честнейшим человеком и своим благодетелем и, если давал против него показания на предварительном следствии, то делал это по наущению
барона Розена, а жалобы писал прямо под его диктовку. Почти тоже самое подтвердила и Зыкова.
— Виноват ли, —
говорил Антон дьяку в искренней беседе
с ним, — что я родился Эренштейном и что судьбе угодно было произвести на свет какого-то одноименного мне чванливого
барона?
Безрассудно, что я
говорю вам это, зная, что вы принадлежите другому, страшно богатому человеку,
с которым, конечно, в денежном отношении я соперничать не могу, но я не в состоянии был сдержаться и не излить вам мои чувства, и если эти чувства найдут хотя какой-нибудь отголосок в вашем сердце, то вы не скроете его от меня, скажете мне, согласны ли вы бросить вашего
барона для меня и быть моей.
Затем Суворов стал излагать шаг за шагом, со времени пребывания своего в Италии, все интриги, все препятствия, деланные ему
бароном Тугутом
с его гоф-кригсратом;
говорил, что все планы и предложения его не были уважены австрийским кабинетом, что гоф-кригсрат связывал ему руки во всем и во все время, и все только благовидный предлог удалить его
с русскими из Италии для лучшего себе присвоения в ней областей. Он заявил, что Корсаков разбит при Цюрихе вследствие коварных, изменнических распоряжений Тугута.
Вместе
с этим известием прошла в околодке нашем молва, что
с войском азиятским в Рингене была какая-то колдунья, бросила мертвого золотоволосого мальчика пред окнами
барона, вынула из дупла какого-то дерева гнездо в виде башмака,
с ужасными угрозами показала его издали Фюренгофу,
говорила о какой-то бумаге и ускакала на черном коне вместе
с татарским начальником.
Простой народ
говорит, что колдунья утащила гнездо, в котором лукавый нес
барону золотые яйца;
с того-де и тяжело ему стало.
Барону было нечего
говорить, он входил в эту минуту в гостиную под руку
с маленькой блондинкой.